Месяц в штабе

Автор воспоминаний, Петр Александрович Аккерман, – офицер, перед Первой мировой войной прокурор Виленского окружного суда. В 1914 году добровольцем отправился на фронт, участвовал в боевых действиях в Восточной Пруссии, находясь в штабе генерала Ренненкампфа. Вел дневник, в котором описаны боевые действия русской армии в районе Эйдткунена, Шталлупенена, Гумбиннена, Инстербурга, Тильзита, Гольдапа, а также быт местных жителей, их отношения с русскими военными.
13 августа двинулся наш обоз. Ночи на 14-е и 15-е, уже в Инстербурге, куда мы приехали в автомобилях, пришлось провести по-походному. Первое впечатление от Инстербурга было трагического свойства. Отступая спешно за город, немцы сожгли мосты по дороге Гумбиннен – Инстербург; это обстоятельство задержало командующего в пути, так как только при нем саперы окончили наведение временного моста, по которому первыми и пошли наши автомобили. Кроме того, в самом Инстербурге немцами были испорчены водокачка, весьма сложного устройства, и электрическая станция.

Штаб командующего разместился в обширном здании гостиницы «Дессауэр Хоф». Съели сквернейший обед и запили его хоть немецким, но на вкус весьма плохим пивом, после чего я пошел бродить по городу. Очень красиво и благоустроенно, масса зелени. Отличные постройки; особенно ласкает глаз масса изящнейших особняков по улице, на которой мы живем. Кое-какие магазины открыты; цены не дешевые, но многие купцы, видимо, выехали. Вообще, город кажется будто вымершим, хотя чувствуется, что это только извне. За наглухо спущенными шторами и даже железными решетчатыми жалюзи есть жизнь. Удивительно свойство наших солдат приспособляться. Обойдя несколько улиц, я повернул к гостинице и, не доходя дома два-три, увидел следующую сцену: у ворот одного из особняков стояли две женщины и с ними, оживленно разговаривая, наш солдат; на руках у него хохотал маленький, лет трех, типичный немчик, которого солдат то и дело подбрасывал кверху. Я подумал, что, верно, из немцев, но, подойдя вплотную, убедился в том, что солдат знает по-немецки только слово «gut», которое и повторяет на все лады. Засыпая вечером, решил с завтрашнего дня записывать все впечатления, по мере возможности, ежедневно.

15 августа. Накануне генерал Ренненкампф, сильно рассерженный отсутствием воды и света, приказал назначенному военной властью губернатором города местному жителю доктору Бирфройнду – фамилия удивительная – принять экстренные меры, чтобы было и то и другое. Вместе с тем последовало распоряжение коменданту, штабс-ротмистру С-ву, наблюсти за тем, чтобы на следующий день, т.е. сегодня, попытаться привести в действие городскую водокачку. Должно быть, приказание было строгое и сопровождалось действительными угрозами, ибо губернатор очень засуетился. Утром сегодня шли разговоры, что в городе нашлись рабочие-специалисты – техники, и даже два инженера. Все это было доложено генералу, после чего комендант в сопровождении губернатора, инженеров, рабочих и двух-трех нижних чинов отправились на водокачку. Я, получив приказание съездить в Вержболово к дежурному генералу, который еще оставался там с частью штаба, пошел в автомобильную роту потребовать себе машину. Прошло около часу, пока я отыскал и дошел до помещения роты, как вдруг слышу звук не то взрыва, не то близкого орудийного выстрела. Возвращаюсь домой и первого, кого вижу, – ординарца графа Р-ра, на котором, замечаю, положительно лица нет. Узнаю от него, что на водокачке произошел взрыв, коим убито семь немцев, наш доброволец, только что приехавший на войну, и тяжело ранены часовой и штабс-ротмистр С-в.

17 августа. Мы остаемся в Инстербурге. И, быть может, не так уж скоро покинем этот крайне неприятный город. Особенно угнетающе действует все то же отсутствие воды и света.

На следующий же или через день после нашего водворения в гостинице я, выйдя из комнаты утром в коридор, заметил, к крайнему своему удивлению, наличность женской прислуги. Пройдя вниз, я убедился в том, что ее немало. Итак, по остроумной ли инициативе хозяина нашей гостиницы или, быть может, по указанию кого-либо из специалистов в женском вопросе – появилось некоторое количество девиц, исключительно молоденьких, и все весьма миловидны. Я думаю, не буду далек от истины, если скажу, что как горничные они были очень плохи, и почти убежден, что такого рода службу им пришлось нести впервые. Вернее, их взяли по набору и с выбором из различных мастерских: белошвейных, от портных и т.п. Ведь этого рода работа, вероятно, почти прекратилась в городе. Непосредственно вслед за появлением этого элемента по всему зданию гостиницы пошли разговоры: пикантно-фривольный обмен впечатлений и изложение разных ощущений в устах одних и слово осуждения у других. Нет надобности говорить, я думаю, что штабные остались при денщиках, а услугами горничных, и притом самыми разнообразными, пользовалась исключительно свита генерала, как говорили, не только низшие – молодые, но и люди более высоких чинов и почтенного возраста. На меня этот новый уклад жизни произвел удручающее впечатление.

Следует сказать еще два слова об отношении к населению, директивах на этот предмет начальства и отношении населения к нам. Не помню точно, в Вержболове ли еще или уже по приезде в Инстербург, генерал Ренненкампф объявил в широко распространенных прокламациях, что мы воюем не с мирным населением, а с германскими регулярными войсками, почему население приглашается оставаться на местах, предаваться мирному труду, а при желании может переселяться, что всякие обиды, причиненные нашими войсками жителям, будут строго караться, что за все будет уплачиваться и т.п. Приблизительно таково было содержание объявлений. В результате первоначально было покинувшее жилища население стало возвращаться. Той же гуманностью – не знаю только, насколько она в такой мере полезна для успеха во время войны, – отличался генерал и в отношении городского населения. Понемногу пооткрывались в Инстербурге магазины, поприподнялись ранее глухо спущенные шторы на окнах квартир, на улицах появились прохожие. Давно, верно, инстербургские купцы не торговали так бойко. Все бралось нарасхват, и цены были далеко не низкие. Немцы извлекли пользу и для отсутствовавших торговцев. По распоряжению губернатора были открыты магазины без хозяев. Туда посадили продавцов – вероятно, многих из тех, кто служил в них ранее, – и последние торговали под наблюдением городской милиции, взимая цены, установленные, кажется, городом. Видно было, гуляя по городу, что особых лишений или недостатка жители ни в чем не испытывали. Разве только, судя по большим очередям перед входами в сапожные магазины, можно было заключить, что вопрос обуви обстоит не вполне удовлетворительно. Итак, население относительно благоденствовало, а с позиций нет-нет да и привозили слухи о том, что жители широко практикуют шпионаж и всеми мерами оказывают содействие своим. Особенно поражала меня планомерность линий пожаров. Шли усиленные разговоры, что поджигают со специальной целью указать своим, где и как двигаются наши войска…

18-21 августа. Часов в пять дня 18-го мне было передано распоряжение везти пакеты от штаба.

Автомобиль шел, как по паркету, набирая скорость. Очень хороши немецкие дороги, даже не шоссе, а проселочные: широкие, без рытвин и ухабов, обсаженные деревьями. К слову сказать, немцы или вследствие быстроты отхода либо по недогадке весьма облегчили задачу ориентировки с местностью, почти всюду оставив столбики с дощечками с надписями местностей, городов, местечек и деревень, вплоть до самых мелких. Впрочем, это обстоятельство могло служить на пользу только при одном условии – знания, хотя бы самого элементарного, немецкого языка.

А все-таки с удивительными удобствами, хорошо живут немцы. Как у них все камень к камню, прилажено, обстругано, подчищено. Ширина и распланировка улиц, тротуары, которые свободно могли бы быть под стать нашим столицам, постройки; везде цветники, сады, скверы; перед особняками палисадники с изящными клумбами; все это производит, надо отдать справедливость, очень благоприятное впечатление. В саду лазарета около артиллерийских казарм, обращенного ныне в госпиталь Красного Креста, – все деревья с дощечками, на которых названия видов растений; видно, все это со старанием и любовью садили и за всем следили и ухаживали не менее, чем в специальном ботаническом саду. Немцы были вынуждены и быстро, и весьма для себя неожиданно бросить город. Это доказывается наличностью оставленных огромных запасов, притом самых разнообразных: провиантские склады, весьма обширные, полные до верха соломой, сеном, овсом. Каменный уголь на вокзале навален целыми стенами. В нашей, например, гостинице, в одном из нумеров, в шкафу нашли полный комплект платья офицеракирасира: пальто, мундиры, рейтузы, фуражки, каски. В казармах разыскали кучи неотосланных писем. В собрании уланского полка успели только, уходя, составить в одну из комнат мебель, сложить картины, посуду. Щит же, например, с массой на нем самого разнообразного оружия, так и остался висеть, украшая одну из стен вестибюля. Свое серебро, в очень большом количестве и весьма, говорили, красивого вида, уланы сдали в местный Восточный банк. Таковое вместе с некоторым количеством золота, как я слышал, извлекли, взорвав с этой целью шкафы и хранилища банка, и отправили в Двинск или Ригу.

Сегодня отправился на почту. По дороге встретил командира нашего авиационного отряда штабс-капитана Т. Он излился в сетованиях на наши непорядки и недочеты. На нашем фронте, по его словам, все сто наличных летчиков отказались летать на аппаратах иных, кроме определенных систем, кажется Вуазена и Моран-Сальнье; однако ничего не вышло. Прислали, правда, пять аппаратов желательной конструкции, но с указанием, что летчикам вменяется летать на тех машинах, которые им дают. Третьего дня днем из Инстербурга полетел на разведку доброволец, один из известных наших авиаторов, А. Должен был вернуться к вечеру, но не прилетел. Все, разумеется, очень встревожились. Наконец, вчера, около часу дня, явился, но без аппарата. По его рассказу, ему пришлось с наступлением темноты опуститься где-то верстах в 25 по дороге на Тильзит. В результате он был вынужден ночь провести у аппарата, а утром возвращаться на лошадях: очевидно, не хватило бензина. Но все же по неопытности А. допустил досадную оплошность: не оставил у аппарата стражи и не взял заложников. Когда приехали затем забрать аэроплан, таковой оказался сильно поврежденным. Аэроплан опустился, как оказалось, около или в самой усадьбе помещика, поляка по национальности, германского подданного. Было приказано снарядить экспедицию, дабы расследовать дело и применить репрессии в отношении виновных, в том числе и помещика, явно враждебно к нам настроенного. Кстати, должен был быть возбужден вопрос о том, чтобы забрать от него рабочих, жителей русской Польши, которые, будучи батраками в имении, с началом военных действий потеряли возможность вернуться домой и обратились с просьбой помочь им уехать. Не обошлось и без комичного. Так, когда А. опустился, сбежались, разумеется, окрестные жители; и особенно бабы проявили к летчику массу внимания: сготовили ужин, наперерыв предлагали ночлег, а одна из них, по выражению штабс-капитана Т., потом ее увидевшего, «сдобная» немка-солдатка – муж был в германской армии, – делала А. весьма недвусмысленные авансы. Когда А. категорически отверг все предложения, касавшиеся разнообразных удобств, и остался при аппарате, женщины искренне удивились. Закончу запись дня изложением факта, достаточно определенно характеризующего отношение к нам населения. Где-то под Инстербургом двое немцев встретили в безлюдном месте нашего сувалкского поляка, если не ошибаюсь, служащего в военно-наемном транспорте. Они его сильно избили, причем палками перебили ноги. Нашли несчастного солдаты совершенно случайно и привезли сюда – в госпиталь.

Дальнейшие впечатления были: отходящие, бесконечные обозы, все время задерживавшие нас в пути, и пыль, пыль без конца.

В Гумбиннене произошла остановка. Говорили, что останемся здесь надолго; может, переночуем даже. Но генералу подали депеши и, прочтя таковые, он приказал двигаться дальше. Мы прибыли в Сталлупенен в 3 часа дня. Ночь здесь, в тылу, прошла спокойно, хотя спали, приняв все меры предосторожности на случай появления неприятельских разъездов, которые, как говорили, уже пробрались довольно близко.

Согласно срочному распоряжению, с темнотой мы выступили из Вержболово. Почувствовалось тут уже совершенно ясно, что наши дела неважны.
По приезде разложили вещи по вагонам уже готового состава поезда командующего, и после этого началось бесцельное шатание от вокзала к пути, на котором стоял наш поезд, и обратно. Грядущее представлялось нам покрытым мраком неизвестности.